«Пока горит свеча…» Очерки по истории кафедры зоологии беспозвоночных Московского государственного у - Малахов Владимир И.
Борис Пильняк «отплатил» своим ученым коллегам тем, что описал свои впечатления о нравах и условиях первых советских арктических экспедиций в повести «Заволочье».
Впоследствии проф. И.И. Месяцев руководил (правда, всего один 1929 год) Зоологическим музеем МГУ. Научные интересы И.И. Месяцева концентрировались в области морской гидробиологии. Много сил он отдавал изучению закономерностей миграции и концентрации промысловых рыб, методов их разведки и промысла.
В 1930 г. Л.А. Зенкевич был назначен заведующим кафедрой общей зоологии. Официальный титул «кафедра зоологии и сравнительной анатомии беспозвоночных» появился в 1931 г., в результате реорганизации Института зоологии Московского университета и первым заведующим кафедрой стал проф. Л.А. Зенкевич. В состав кафедры вошли также сотрудники отдела беспозвоночных Зоологического музея МГУ, возглавляемого Г.Г. Абрикосовым, который впоследствии многие годы был официальным заместителем заведующего кафедрой.
Профессор Лев Александрович Зенкевич (впоследствии член-корреспондент, а затем и действительный член АН СССР) заведовал кафедрой в течение 40 лет – с 1930 до 1970 гг. Это была выдающаяся личность, яркий член когорты интеллигентов, получивших образование до 1917-го года. Он родился в 1889 г. в г. Цареве Астраханской губернии. Детские и юношеские годы Л.А. Зенкевича прошли в г. Оренбурге. В гимназические годы Л.А. Зенкевич познакомился с зоологом К.П. Ягодовским, который подарил ему книгу К.А. Тимирязева «Дарвин и его учение». Тем не менее, после окончания гимназии Л.А. Зенкевич поступил на юридический факультет Московского университета.
Как многие студенты Московского университета, молодой Л.А.Зенкевич участвовал в студенческих волнениях в 1911 г. и был выслан из Москвы. Он уехал в Тульскую губернию к отцу – ветеринарному инспектору. Там Л.А. Зенкевич познакомился с энтомологом А.А. Сырокомля-Сопоцько и по его поручению занялся сбором и учетом насекомых. В отличие от большинства энтомологов, интересовавшихся только разнообразием насекомых, Л.А. Зенкевич увлекся количественным учетом фауны. Он размечал площадку размером 0,5 квадратного метра, собирал всех насекомых с этой площадки и подсчитывал их по видам. Интерес к количественному подходу Л.А. Зенкевич сохранил на всю жизнь, и создавшие ему мировую славу работы по применению количественных методов к изучению биологической структуры океана берут начало от тех скромных площадок на лугах Тульской губернии.
Через год Л.А. Зенкевич получил разрешение вернуться в Москву, но на юридический факультет его не приняли как политически неблагонадежного, он продолжил свое обучение в Московском университете на физико-математическом факультете и стал специализироваться по зоологии беспозвоночных. Возможно, юстиция потеряла в лице Л.А. Зенкевича хорошего юриста, но зато естественные науки приобрели выдающегося биолога и океанолога.
В 1916 г. Л.А. Зенкевич по ходатайству Г.А. Кожевникова был оставлен при Московском университете «для приготовления к профессорскому званию». Г.А. Кожевников добился назначения Л.А. Зенкевичу казенной стипендии и вообще выделял его среди выпускников кафедры. Сохранилось индивидуальная рукописная инструкция, написанная
Г.А. Кожевниковым специально для молодого Л.А. Зенкевича. Этот документ так и озаглавлен: «Инструкция, данная ординарным профессором Георгием Александровичем Кожевниковым оставляемому при университете для подготовки к профессорскому званию Льву Александровичу Зенкевичу». В ней на семи страницах четким профессорским почерком написано, что Л.А. Зенкевич должен делать, и чего он делать не должен. Там много конкретных рекомендаций: как подходить к изучению выбранной темы, какие книги и журналы читать в первую очередь, как готовиться к лекциям и практическим занятием и т. п. Но есть там, например, и такие слова: «Чтобы стать на достойную высоту в обеих отраслях деятельности, научной и педагогической, необходимо, прежде всего, глубоко проникнуться стремлением всецело и самоотверженно посвятить себя этой деятельности не ради материальных или служебных выгод, а ради идеального служения науке. Только те люди, которые выше всего ставят это служение, для которых высшее удовлетворение заключается в достижении вершин познания научных истин, становятся настоящими, а не формальными научными деятелями». Этот документ, согласие с которым инструктируемый должен был скрепить своей подписью, Л.А. Зенкевич хранил всю жизнь.
Вступление Л.А. Зенкевича на путь научной карьеры совпало с драматическими событиями в истории Российского государства. В феврале 1917 г. рухнула тысячелетняя российская монархия. Большинство представителей интеллигенции приветствовали Февральскую революцию 1917 г. К этому времени полная неспособность Николая II и его окружения справиться с проблемами, стоящими перед страной, стала очевидной всем. Многомиллионная армия, состоявшая, преимущественно, из крестьян (рабочие многих предприятий, обеспечивающих военные поставки, имели бронь и в армию не призывались), которых научили обращаться с оружием и почти четыре года гноили в окопах, утратила монархистские иллюзии. Бывшая опора престола – кадровое офицерство потеряло уважение к бездарному и безвольному монарху. Отступавшая армия видела причину своих неудач в предательстве и коррупции, охватившей правительство. Солдаты и офицеры презирали беспомощную Государственную думу и лютой ненавистью ненавидели немку-царицу и ее постоянного спутника – «святого старца» Г. Распутина, о бесчинствах и оргиях которого говорила вся страна. Когда на четвертом году войны в столице стало не хватать продовольствия, и обитатели петроградских рабочих окраин вышли на улицы, самодержавие уже некому было защищать, «и забрызганная кровью и грязью телега романовской империи опрокинулась на крутом повороте истории». Бескровная, не имевшая персонифицированных лидеров, истинно народная революция февраля 1917 г., казалось, открывала перед измученной страной перспективы быстрого экономического и социального развития. Увы, накопившийся за многие десятилетия груз социальных и политических проблем оказался слишком тяжел.
Стихию русского бунта, который за целое столетие до этого был назван великим поэтом «бессмысленным и беспощадным», сумела оседлать небольшая группа амбициозных радикалов, которые до того отсиживались в тихой и благополучной Швейцарии. В их головах причудливо соединились утопические мечтания французских и английских аристократов, сложная экономическая наука кабинетного немецкого профессора (которую, в свое время, Г. Уэллс остроумно назвал такой же необъятной и запутанной, как борода ее создателя) и безжалостный разрушительный нигилизм С.Г. Нечаева и других российских «бесов». Все это, помноженное на чудовищное, испепеляющее властолюбие их суетливого вождя образовало ту адскую смесь, которая могла взорвать мятущуюся и наивную Россию. «Чтобы построить социализм, надо выбрать страну, которую не жалко», – сказал в свое время канцлер Германской империи Отто фон Бисмарк. Германский генеральный штаб, к 1917 г. осознавший бесперспективность войны на два фронта, жалеть Россию не собирался. Несмотря на состояние войны с Россией, немецкое правительство переправило через свою территорию группу русских социалистов-интернационалистов, дошедших в своем интернационализме до того, чтобы добиваться «поражения в войне собственного правительства». В апреле 1917 г. В.И. Ленин и его единомышленники ступили на российскую землю. Эксперимент по построению социализма «в одной отдельно взятой стране», эксперимент, для которого, по словам великого российского физиолога И.П. Павлова, он «пожалел бы даже лягушку», начался.
В результате этого безжалостного эксперимента на территории бывшей Российской империи возникло общество, от которого с негодованием отвернулись бы и англо-французские утописты-мечтатели, и запутавшиеся в своих построениях бородатые немецкие экономисты, и даже отечественные нигилисты-нечаевцы. Вся собственность была объявлена принадлежащей народу. На деле ей распоряжалась узкая бюрократическая прослойка партийных и советских руководителей, так называемая «номенклатура». Такая «коллективная» форма управления богатствами страны породила безответственность и бесхозяйственность на всех уровнях. В борьбе с этим злом правящая верхушка пыталась использовать жесткую партийную дисциплину («Положишь партбилет на стол!» – стучали кулаком вышестоящие начальники, обращаясь к проштрафившемуся руководителю завода, председателю колхоза или директору школы) и тотальную бюрократизацию всей страны (число партийных и советских бюрократов в СССР многократно превосходило численность чиновников в царской России). И, тем не менее, безответственность и бесхозяйственность так и остались своего рода «родимыми пятнами» нового социалистического общества.
